О Подтелкове и Кривошлыкове.

НАКАНУНЕ

Не так далек хутор Крутовской Усть-Хоперской станицы, родинка Федора Подтелкова , от хутора Ушакова, где прошло детство Михаила Кривошлыкова – каких-нибудь не полных 50 верст. Все это земли «верховых» казаков. С солончаками и бесконечными балками, негустой зеленью летом и пронзительными степными ветрами зимой. Но каждая станица, каждый хутор – свой замкнутый мир. В нем, казалось, безраздельно царили веками освященные порядки, патриархальный быт, сила передаваемых из поколения в поколение традиций. Непререкаем авторитет стариков, власть атамана…

Правда, к началу нынешнего столетия, в станичном устоявшемся быте появились трещины. Заметнее становилось расслоение в казачьей общине. Большую часть и притом лучших земель прибрали к рукам атаманы и офицеры, станичные богачи. А бедняки, - писала газета «Приазовский край», - или вовсе не находили себе места, или принуждены были пахать такие места, как солонцы, пригорки, где суслики и кузнечики съедали весь хлеб». Не Имея возможности прокормиться, они подчас шли в батраки. И хотя казачья беднота оставалась еще в значительной мере связанной с сословными установлениями и предрассудками, узы казачьего «братства» стали ослабевать.

…Возвратившись со службы в родной хутор, отец Федора Подтелкова Григорий Онуфриевич нашел заброшенный двор, расстроенное хозяйство. Чтобы прокормить семью, поправить дела, пас хуторское стадо. Маленький Федя был у него подпаском. Вскоре отец умер, и мальчик остался на попечении деда с бабкой.

У хуторского кузнеца Василия Ивановича Кривошлыкова и его жены Марии Игнатьевны родилось 12 детей, но выросли всего трое – Михаил, Иван и Наталья. Заработков коваля едва хватало, чтобы свести концы с концами. Теснота и бедность царили в хате с земляным полом, стоявшей на самом краю хутора, у берега речки Кривуши.

Так начиналось на затерянных в донских степях детство будущих героев. Непохоже складывались их характеры, своими путями шли они в революцию. От деда Онуфрия Афанасьевича, участника русско-турецкой войны 1877-1878гг., полного георгиевского кавалера, усвоил Федор дорогие понятия о казачьей чести и доблести, о военном братстве, с которым прошел всю жизнь. Но вместе с ними вошли в душу и некоторые предудеждения. Крупный, головой выше своих сверстников, он был признанным коноводом хуторских мальчишек. Учиться много не довелось. После окончания двухклассной церковно-приходской школы Федора отдали в учение портновскому мастерству.

Пришел срок идти Подтелкову на службу, но у отчима не было денег на казачью «справу» для пасынка. Подрастали и сои сыновья. И в станичном правлении посоветовали женить Федора на богатой. Так и сделали. Оказался он в приймаках у зажиточного казака Алексея Гордеева с соседнего хутора Большого. Тесть отделил Федора с молодой женой, единственной дочерью Анфисой. Те начали хозяйствовать, родилась маленькая Лизонька… Ничем не примечательный и вроде бы даже неплохой путь простого казака.

Подтелкову шел двадцать первый год, когда в 1906 году под влиянием революционной борьбы рабочих и крестьян поднялись волнения рабочих и крестьян в станицах Усть-Медведицкого округа. Казаки отказывались нести полицейскую службу, требовали вернуть домой призванных новобранцев. Через четыре года вспыхнули новые волнения во время майских лагерных сборов в Хоперском и Усть-Медведицком округах. Возмущение было вызвано тяжелой, бессмысленной строевой муштрой, произволом и злоупотреблениями офицеров. Казаки настаивали на немедленной уплате жалованья за время летних лагерей и отправке домой.

- Трава посохла, - говорили они, а косить ее некому, хлеб едят суслики, а бороться с этим злом некому…

На усмирение бунтовщиков были посланы пехотные части. То были зарницы пробуждающегося протеста. Но на хутора доходили лишь неясные слухи о случившемся, и жизнь текла по-прежнему.

В 1912 году тесть по всем правилам снарядил Федора Григорьевича на службу. Стоило это не дешево. Нужно было справить за свой счет обмундирование, строевого коня, шашку и пику. Только за коня пришлось отдать больше 200 рублей – сумму, почти равную годовой зарплате рабочего того времени. Даже для такого, в общем «крепкого» казака, каким был отец Анфисы, «справа» зятя значительно сказалась на бюджете семьи.

С отличным строевым конем, в ладно сшитом мундире явился Федор на призывной пункт. Увидев рослого, плечистого богатыря, комиссия единодушно определила – в гвардию! Федору дали шестимесячный отпуск, чтобы отрастить бороду и чуб - неприметные атрибуты лейб-гвардейцев.

Служить Подтелков стал в 6 лейб-гвардии артиллерийской казачьей батарее, расквартированной в Павловске, близ Петербурга. У батареи было славное боевое прошлое. Во время последней турецкой кампании казаки-артиллеристы, действуя в составе гвардейского корпуса, храбро сражались у Горного Дубняка, участвовали в переходе через Балканы. В мирное время лейб-гвардейцы несли охрану Зимнего дворца. Сам царь считался шефом батареи. В этом проявлялось монаршее благоволение донцам, в которых видели верную опору трона.

Служить, однако, было нелегко. Ежедневная строевая муштра, бесконечные «высочайшие» смотры и парады с изнурительной многочасовой подготовкой к ним, мелочные придирки начальства изматывали казаков, отупляли их сознание. Федор выказывал завидную выдержку и ясность ума в душной казарменной обстановке. Молодость и недюжинная сила брали свое. Став вскоре взводным урядником, смекалистый казак начал готовиться к поступлению на офицерские курсы.

Ввиду нехватки командных кадров в казачьих войсках правительство разрешало, хотя и в очень скромных масштабах, пополнять офицерский корпус за счет рядовых.

Тяжело 26-летнему хуторскому парню давалось учение в дивизионной школе. Скрепя сердце, терпел он насмешки, издевательские замечания господ офицеров «белой кости». То был один из первых жизненных уроков выходцу из народа. Ему дали явственно почувствовать пропасть, отделяющую рядового казака от лиц «благородного» звания. Ответом стала поднимающаяся в сердце Подтелкова ненависть к миру угнетения и унижения человеческого достоинства.

Накануне

Путь Михаила Кривошлы­кова к борьбе с этим миром несправедливости и 'насилия был не совсем обычным для сына казака-бедняка. Он рос тихим, застенчивым. Не ча­явший души во внуке, дед, сам неграмотный, но каким-то образом заучивший еван­гельские тексты; рассказывал маленькому Мише легенду о сыне божьем. Религиозные догматы запали в душу маль­чика. И еще Михаил прист­растился к чтению. В хутор­ской школе, а потом в двух­классном станичном училище занижался с большой охотой, получал похвальные листы. Дед бережно хранил их в сундуке и при случае с гордостью показывал гостям, К сожалению, листы эти, как и школьный дневник Михаила, тетрадки с его стихами и другие документы, передан­ные семьей Кривошлыкова в архив станицы Вешенской в 1920 году, погибли во время налета белобандитов.

Директор Еланского ста­ничного училища, образованный и чуткий педагог Степан Устинович Правдин не раз повторял: оторвать мальчика от книг — преступление. Он уговаривал Василия Ивано­вича Кривошлыкова позво­лить сыну учиться дальше

Да как же я его содержать стану? — сокрушался Кривошлыков -старший.

Правдин сам вызвался помочь Мише поступить в недавно открытое в Новочеркасске Донское сельскохозяйст­венное училище, где имелось десять казенных стипендий для детей казаков.

Все лето 1909 года Михаил готовился к экзаменам. В Новочеркасск поехали втроем — юношу сопровождали отец и Правдин. На экзаменах Кривошлыков покорил попе­чителя и членов комиссии своими знаниями и сообрази­тельностью. Среди немногих он был зачислен в училище с содержанием на казенный счет.

Шесть лет провел Михаил в его стенах. Занятия про­ходили сначала в тесных комнатах арендованного учили­щем здания в городе, а за­тем в новых корпусах, пост­роенных в Персиановке, близ Новочеркасска, на опытном поле.

Первое время, оказавшись в новой, совершенно незнакомой остановке, угловатый юноша с дальнего хутора чувствовал себя очень неуверенно. Большие классы, множе­ство преподавателей, уче­ность сокурсников, в основ­ном городских жителей с высокой общей подготовкой и отменными манерами, — все это буквально подавляло его. Но довольно скоро Кривошлыков освоился. И ранее от­личавшийся прилежанием, Михаил, чтобы не отстать от товарищей, просиживал над книгами ночи напролет. Ста­рательно изучал специаль­ные дисциплины., физику, химию. Их вели опытные преподаватели. Интересовали его лекции по ботанике и зооло­гии талантливого педагога Перовнцева.

Знакомство с естественны ми науками поколебало, а по том и вовсе развеяло наивные, с детства привитые представления об окружающем мире, явилось толчком к серьезным размышлениям. На летние каникулы Миха­ил неизменно приезжал в родной хутор, утопавший в за­рослях камыша. Будущий агроном щедро делился приоб­ретенными знаниями с хуто­рянами.

Советовал, как под­нимать пары, сеять озимые. Увлекался садоводством, вместе с дедом сажал на усадь­бе фруктовые деревья. Дер­жался Михаил с казаками запросто, по воскресеньям читал им вслух газеты, иным по их просьбе составлял жалобы, прошения...

В годы учения в Персиановке сформировались у Кривошлыкова те черты без­заветного поборника справедливости и свободолюбца, ко­торые привели его в лагерь революции. Большое значе­ние имели при этом занятия самообразованием, чтение литературы. «Рационализм и критическое отношение к су­ществующему строю вещей, — писал позднее один из со­курсников Михаила, — ук­реплялись чтением Златовратского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева, Короленко»

Становлению революционных убеждений способствовала и обстановка, сложившаяся в училище. Во главе его стоял Михаил Петрович Зубрилов, страстный энтузиаст распространения агрономиче­ских знаний, считавший сво­им долгом содействовать подъему производительных сил казачьих и крестьянских хозяйств. Во многом благодаря его энергии и усилиям и было создано училище, осна­щены новейшим оборудовани­ем лаборатории, организова­но полевое хозяйство, открыт сравнительно широкий доступ рядовым казакам в учи­лище. Среди преподавателей и сотрудников были люди, критически настроенные по отношению к правительству и не скрывавшие своих взглядов or воспитанников. Преподаватель экономии и общест­венной агрономии Г. Ф. Анцибор говорил в своих лек­циях об угнетении и беспра­вии народа. Большим уваже­нием и симпатиями молоде­жи пользовался М. Ф. Пиме­нов. Участник революции 1905 года, вынужденный не­которое время скрываться на Кавказе под чужой фамили­ей, возвратившись на Дон, поступил в училище электромехаником. Встречи Пименова с учениками обыкновенно проходили на квартире стар­шего садовника Федора Фе­доровича Крейцбурга, сын которого учился вместе с Кривошлыковым. Собирались под предлогом попеть и по­танцевать под баян. На нем мастерски играл электроме­ханик. Обладатель прекрасно го голоса, он был и первым запевалой...

Начальство и но подозре­вало, что на веселых вечеринках в доме Крейцбургов ве­дутся недозволенные беседы на общественные и политиче­ские темы, что гостеприим­ные хозяева, и частности жена Федора Федоровича Ека­терина Ивановна связаны с революционным подпольем.

Бывшие соученики Кривошлыкова и работники учили­ща рассказывают, что Миха­ил со своим другом Алексеем Лавлинсковым почти все сво­бодное от учебы время про­водили у Крейцбургов. Под­ружился Кривошлыков и со старым народником, препода­вателем Николаем Иванови­чем Клушиным и его женой Александрой Матвеевной Анисимовой.

Скромный, застенчивый гоноша жадно впитывал но­вые идеи. Идеалом Михаила становятся герои-революцио­неры, беззаветные борцы за свободу и человеческое достоинство. В соответствии с иде­алом выработал он себе и правила поведения: «Не глуши свободного духа буднями жизни»; «Не задумываясь, действуй там, где все понятно. Не слушай ума, где он противоречит совести...»

В те годы в училище выходил рукописный журнал «Первые шаги», на страницах которого стали появляться стихи и небольшие рассказы Миши Кривошлыкова, В них, по свидетельству его сестры Натальи Васильевны, знакомившейся с некоторыми номерами журнала, бичева­лось неравенство, звучали призывы к революционной борьбе:

Эй, станичники родные,

Вон гоните богачей,

Стройте сотни боевые

Против царских палачей.

Сам автор готов был стать в первые ряды борцов. Как-то в беседе с приятелем-сокурсником он сказал:

— Я должен сгореть, Ки­снуть я не буду.

Конечно, в этих разговорах о «жизненных правилах», как и в первых литературных опытах Михаила, много на­ивного; видны еще смутные стремления разрушить «весь мир насилья» и переделать жизнь по-новому. Но чувствуется и твердая решимость быть с теми, кто борется со злом и насилием.

Вскоре у Кривошлыкова появились новые знакомые и наставники. По окончании Донского сельскохозяйствен­ного училища его назначили участковым агрономом в Сальский округ, в отдален­ные калмыцкие степи. Отту­да Михаил частенько наезжал в Новочеркасск к Алеше Лавлинскову, поступившему в Донской политехнический институт. На квартире друга Кривошлыков познакомился с членами студенческой боль­шевистской группы Виталием Лариным и Андреем Полотебно. Беседы молодых лю­дей затягивались далеко за полночь. Война и разорение в станицах и хуторах, глу­хое, но растущее недоволь­ство народа — все с необы­чайным жаром обсуждалось юношами. Семена протеста против самодержавия, посе­янные в годы учения в Пер­сиановке, прорастали все глубже, становились осознан­ными революционными убеж­дениями.

Трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая жизнь участкового агронома Кривошлыкова и урядника Подтелкова, не вмешайся в нее события, перевернувшие судьбы миллионов людей.

19 июля (1 августа) 1914 года Германия объявила войну России. Началась первая мировая война. По железным дорогам и пыльным просел­кам мимо неубранных хле­бов двигались на запад вой­ска. Батарею, где служил Подтелков, бросили навстречу наступающим немцам за­паднее Варшавы. Уже 3 ав­густа вахмистр Подтелков участвовал в первом бою. Вместе со спешенными сотня ми атаманского полка его батарея стояла на одном из участков фронта у Ново-Радомска. Неприятельская пехота предпринимала отчаянные усилия, чтобы прорвать обо­рону казаков. Но тщетно! В течение трех часов гвардей­цы-артиллеристы огнем своих пушек отражали атаки германцев, заставив их отказаться от попыток сломить сопротивление русских.!

Всю осень батарея находилась в боях. Полной мерой пришлось Подтелкову испы­тать тяжесть и горечь отступления, тоску по дому. Во время недолгой передышки Федор писал жене: «Наша батарея на отдыхе, но по­слезавтра вступаем в бой. Что ждет меня — предска­зать трудно. А в полку и по­говорить не с кем... Приказа­ли затушить костер, и письмо я на этом заканчиваю».

Пули миловали храброго казака. Не раз он отличался на поле бой. В тяжелых обо­ронительных сражениях у Брест-Литовска в июле 1915 года 6-я батарея прикрывала отход корпуса, не давая противнику зайти в тыл русским войскам. Здесь за меткую стрельбу по огневым точкам врага Федор получил свой первый Георгиевский крест. Второй он заслужил в жар­ком деле под Барановичами, оде ураганным огнем лейб-гвардейцы заставили замол­чать вражескую батарею.

Осенью 1915 года Федора свалил тяжелый недуг. Его отправили в Новочеркасск на излечение.

Фронтовые испытания закалили Подтелкова, обострили у него чувство товарищества, неприятия всякой несправед­ливости, произвола. Нахо­дясь после госпиталя в запасной батарее, Федор Григорьевич вступился за безвинно арестованного казака Лоскина. Дело дошло до «самого» наказного атамана генерала Покотило. За грубость и злобный прав казаки прозвали его Дон-Дурило. Атаман хотел было тотчас арестовать не­прошенного заступника, но ограничился тем, что распо­рядился взять под надзор казака, осмелившегося пере­чить начальству. Впрочем, ослушников становилось не мало. Среди казаков-фронто­виков, да и всех солдат рос­ло недовольство бессмыслен­ной, губительной войной.

Войсковое начальство выну­ждено было считаться с та­кими настроениями. Покотило назначил поднадзорного Подтёлкова вахмистром в команду Черкасского округа.

Перед отправкой на фронт Федор Григорьевич побывал дома па хуторе Большом. «Приехал серьезный, груст­ный, па кого-то гневался»,— рассказывала потом Анфиса Алексеевна. В курень Подтелковых собрались родст­венники, соседи, хуторские старики. Жадно слушали фронтовика. «Федя, — вспо­минала жена, — взволнован­ный такой, ходит из угла в угол и все рассказывает, все рассказывает». На расспросы казаков: «Как дела на фронте?» —' отвечал:

— Воевать нам нечем, да но за кого.

— Как это так?

— А так. Воюем больше штыками, а нас немцы бьют из орудий, да пуль не жалеют. А у нас то патронов нет, то снаряды не подвезли. Вот и отступаем. Так можно до самого Дона... Да и кому война нужна? За такие порядки, - неожиданно резко сказал Федор, - давно пора прог­нать царя с министрами!

Пораженные казаки молча­ли. Наконец дядя Григорий Емельянович спросил:

— А как же жить без царя?

— Можно, дядя. Выборные будут управлять стра­ной. Будет другая жизнь, увидите. Хорошо будет.

Мысли о другой, лучшей жизни зрели не только у Подтелкова. Be фронтовые каза­чьи части и станицы прони­кали большевистские призывы обратить оружие против ка­питалистов и помещиков, на­живающихся на войне, под­няться народу на своих угне­тателей и добиться мира, свободы, хлеба и земли. Возвра­тившись из отпуска в свою батарею, Подтелков передал землякам письма и поклоны от родных. В ответ, на рас­спросы о доме угрюмо ска­зал:

— На Дону, как и прежде, печаль в куренях...

Полковник Упорников, ко­мандир батареи, взорвался.

— Ты, вахмистр, не дюже смущай казаков... Их и без тебя есть кому мутить, нашлись такие «хорошие»... Ка­рать строго будем, — угро­жающе закончил он.

Нашлось кому «мутить» казаков и в самой донской столице. Здесь осенью 1916 года появились антивоенные листовки. Их распространяла небольшая группа большеви­ков, уцелевшая от погромов и набегов полиции. С ее ру­ководителями Виталием Ла­риным и Андреем Полотебно не порывал знакомства Миха­ил Кривошлыков. Летом он был призван в армию. Сына хуторского коваля хотели оп­ределить рядовым в полк, но ввиду острой нужды в офи­церских кадрах и принимая во внимание его образование (Михаил в то время учился на заочном отделении Киев­ского коммерческого институ­та) послали на ускоренные курсы прапорщиков при Но­вочеркасском казачьем юнкерском училище. Месяцы, проведенные там, были, по­жалуй, самыми тяжелыми в жизни Кривошлыкова. Па курсах царили произвол и грубость, постоянные издева­тельства, и площадная брань господ офицеров. Юнкера, особенно из «образованных», как правило, молча сносили оскорбления.

Не выносивший двоедушия и лицемерия, Кривошлыков открыто возмущался поряд­ками в училище. «Среднего роста... с шапкой взбитых во­лос… и угловатыми движени­ями, юнкер Кривошлыков,— по словам одного сокурсника, — обращал па себя внима­ние резкостью и крайностью своих суждений, выпадами против училищной дисципли­ны и начальства».

Терпеть унижения стано­вилось невмочь, и Михаил подал рапорт об отправке до­бровольцем на фронт рядо­вым. Командир сотни был взбешен. Грозил Кривошлыкову военно-полевым судом за нарушение приказа царя, повелевшего всем мобилизо­ванным студентам пройти офицерские курсы. Заставив юнкера сто раз исполнить команду «кругом!», войско­вой старшина отправил его в казарму...

Свободно дышалось только у друзей, навещать кото­рых удавалось, однако, неча­сто.

Новый, 1917 год юнкер Кривошлыков встречал у Ви­талия Ларина. Собрались не­многие, самые близкие дру­зья. Было шумно и весело. В полночь откупорили бутылку искристого цимлянского. За­говорили о близкой револю­ции. В том, что она вот-вот разразится, почти пи у кого из собравшихся не было сом­нений. Грозные вести шли из столицы. Волна стачек охва­тила многие заводы и фабри­ки. Неспокойно было и на Дону. Недовольство войной, растущей дороговизной прорывалось не только на рабочих окраинах, но и в станицах и хуторах.

Виталий Ларин сообщил друзьям, что получена дирек­тива Петербургского комите­та партии отметить годовщи­ну Кровавого воскресенья стачками, забастовками,- где возможно, и митингами и де­монстрациями.

— Надо попытаться, — сказал он, — поднять железнодорожников...

— Виталик, — перебила хозяина Аня Тетеревятникова, подруга его сестры, —
ведь ты отличный математик, будущий ученый, ну зачем тебе все это?

При этих моих словах, рас­сказывала много лет спустя, Анна Васильевна, Виталий нахмурился, поправил очки и тихо, но твердо сказал:

— Видишь ли, Анечка, математик спасовал перед политикой. Теперь уж ничего не поделаешь, — и продолжал, обращаясь ко всем: — Конечно, власти не будут ждать сложа руки, Помните, два
месяца назад, когда ростовские рабочие начали городскую забастовку, на заводы и в Главные железнодорож­ные мастерские были введены войска. Теперь тоже ждите набега. Не ровен час, за­хотят повторить побоище!

— Ни за что! — восклик­нул Кривошлыков. — Ни за что я не скомандую «пли!»
по восставшим, если окажусь во главе казачьей сотни. Я перейду вместе с казаками
на сторону революции. До падения самодержавия оставалось два месяца.

В БУРНОМ 1917-М

2 марта улицы войскового Новочеркасска были запол­нены демонстрантами. В Пе­тербурге революция! На Со­борной площади, у памятни­ка донскому герою Ермаку, беспрерывно митинговали. Группа большевиков, шед­шая во главе рабочих-желез-подорожников, развернула красный стяг с начертанным на нем лозунгом «Долой им­периалистическую войну!»

Волны революции подсту­пали к стенам военного учи­лища. В один из первых мар­товских дней его начальник П. X. Попов собрал юнкеров и преподавателей в актовом зале. Выйдя перед строем, плотный, приземистый гене­рал с закрученными длинны­ми усами и лицом городового глухим голосом прочел мани­фест царя об отречении от престола. Повторил призыв атамана к сохранению спокойствия и повиновению влас­тям. Растерянные воспитан­ники молча разошлись по классам.

Гнетущую тишину нару­шил Кривошлыков.

— Господа! — вбежав в класс, воскликнул он. — Нет больше кровавого царя! — Михаил вскочил на стул, до­тянулся до висевшего на стене портрета монарха, снял его, вынул из рамки и разорвал на мелкие куски, приговаривая: Хватит тебе издеваться над народом!

Присутствовавшие были ошеломлены. Немногие друзья одобряли (да и то про се­бя) смелое выступление мо­лодого казака. Большинство юнкеров было смущено и на­пугано дерзостью товарища. Молодые люди, воспитанные в духе слепой преданности и безусловного почитания цар­ской власти, не могли сразу даже представить себе ее крушение. Нашлись и откровенные защитники свергнутого царя. Отвечая им, Кривошлыков гневно говорил:

- Жалко стало? А ему не жаль было народа?

Резко и страстно доказы­вал Михаил необходимость уничтожить псе, что напоми­нает старый решим.

- Вы привыкли трепетать перед самодержавием, продолжал он. — Да и те­перь еще вас преследует страх. Стряхните с себя это наваждение, почувствуйте себя свободными гражданами...

Больше всех возмущался поступком Кривошлыкова ге­нерал Попов. В другое время он бы показал дерзкому юн­керу! Но сейчас положение

самого начальника училища, монархиста до мозга костей, становилось день ото дня все более непрочным. Пройдет год, и он после смерти Кале­дина станет походным ата­маном, одним из руководите­лей мятежей против Совет­ской власти в задонских сте­пях.

Падение царизма всколых­нуло казаков. Многие фрон­товики и рядовые станичники с победой революции связы­вали надежды на скорое око­нчание опостылевшей войны, на облегчение жизни. Но бу­дущее внушало и немало тревог. Страшила ломка привы­чных устоев быта, порядков.

Вызывали опасения настой­чивые требования иногород­них уравнять их в правах на землю с казаками. Всем этим спешила воспользоваться всероссийская реакция вкупе со станичниками-богатеями, что­бы не допустить объедине­ния трудовых казаков с ре­волюционными рабочими и крестьянами. Обособлению казаков, подчинению их си­лам контрреволюции служил созыв Донского войскового круга. Восстанавливая этот старинный, не собиравшийся с петровских времен сосло­вный «парламент», атаманско -офицерские верхи хотели противопоставить его Советам и комитетам, рожденным рево­люцией.

— Объявляю после 193-летнего перерыва большой войско­вой круг открытым, — пате­тически начал свою речь М. П. Богаевский, один из вождей казачьей контррево­люции, обращаясь к собрав­шимся 26 мая 1917 года в Новочеркасске делегатам от станиц и воинских частей.